Однажды в Америке

(non-fiction)

 

     Быть иностранкой – это не просто присутствовать в чужой стране. Быть иностранкой – это искусство. Однако есть разница между туристами и теми иностранцами, которые становятся частью чужой страны, при этом оставаясь представителями своей. К таковым относятся послы, любители приключений, дипломаты, разведчики, переводчики и студенты по обмену. Последним везет особенно: им приходится совмещать все вышеперечисленное, при этом не имея ни надлежащего образования, ни опыта.

     Быть иностранкой – это когда местные жители недооценивают ваше знание языка и обычаев и даже, кажется, сомневаются в ваших умственных способностях, разжевывая вам очевидное и удивляясь непримечательному. А еще это когда они все равно осознают присутствие «чужого» и пытаются скрыть свое «Я».

     Семья, в которой я жила уже несколько месяцев, никогда не ссорилась при мне. Я не знаю, насколько часто она ссорилась, когда меня не было рядом, но при мне – ни разу.     Однажды утром меня разбудили громкие крики. Так было каждое утро, но чтобы прекратить их, мне достаточно было открыть глаза, заставить себя вылезти из-под одеяла с электронагревом, ежась от холода, подойти к радиобудильнику и заставить двух балбесов – ведущих утреннего шоу – замолчать, всего лишь надавив пальцем на кнопку. Иногда мне не везло, и когда я просыпалась – играла какая-нибудь песня. Если хорошая – я слушала ее в течение минуты, а потом снова засыпала. Если плохая – то быстро вскакивала и бежала к будильнику, на ходу продирая глаза и пытаясь не споткнуться. Это утро отличалось тем, что крики доносились не из динамика будильника, показывавшего невероятную рань, а с первого этажа дома, и были вполне живыми и настойчивыми. Доносились обрывки какого-то спора насчет того, нужно ли кому-то куда-то звонить, и куда пропали какие-то банковские чеки. Первая мысль: «Наверное, они думают, что я сплю, и все-таки ссорятся, пока никто не слышит!» Я была озадачена, когда расслышала, что голоса не принадлежали никому из членов семьи, в которой я жила. Поскольку я не знала, что происходит, то решила послушать. Разобрать что-то было сложно, а еще хотелось спать. Но я прислушивалась. «Интересно, стоит ли мне вмешиваться? Или это все-таки не мое дело?» Не мое даже не потому, что я здесь – чужая, потому что уже почти своя, а, скорее, потому, что меня здесь воспринимают как ребенка, сравнивая со своей дочерью такого же возраста, у которой врожденная патология головного мозга и сильная отсталость в развитии. К сожалению, судят меня не по делам и ответственности, не по способности ориентироваться в сложной ситуации, а именно по возрасту, игнорируя все остальное. Да и потом, что бы там не происходило, они уж точно будут против того, чтобы я вмешивалась, ощущая свою ответственность за меня.

     Прислушавшись к голосам еще раз, я узнала наших ближайших соседей, которые снимают у моей семьи их летний домик без водопровода, всего в сотне метров от большого дома, в котором находилась я. Несчастная семья: милая женщина Берта, работающая в ресторане быстрого обслуживания и получающая копейки, но при этом сама платящая за аренду дома, ее трое детей и горе-муж Эйтен, столько раз бросавший ее, возвращавшийся снова, нигде не работавший и производивший впечатление преступника с огромным стажем, несмотря на свой юный возраст – 22, во что вначале было очень сложно поверить. Я слышала, что в последнее время они часто ссорились: однажды моей семье позвонили другие соседи, живущие в трехстах метрах, и попросили «угомонить ваших жильцов, уже одиннадцать, а они так громко ругаются, что мешают спать».

     - Да я ваш дом сожгу, и всех вас, тварей, убью! Пустите сейчас же! Я сейчас вашу машину разнесу! Пустите! Берта, мать твою, брось телефон!

     Снизу донесся звук глухого, сильного удара чего-то деревянного о стену, а потом – отголоски борьбы и испуганные женские возгласы. Выйти из комнаты меня заставило не праздное любопытство, а скрип двери в комнату дочки семьи, которая, по-видимому, все-таки решила вмешаться и уже начала спускаться по ступенькам:

     - Мари! Я думаю, тебе не стоит туда идти, лучше подожди здесь.

     Она подчинилась и поднялась вверх. А я увидела лужу крови на полу, у распахнутой входной двери, голову с растрепанными волосами и красным лицом, лежавшую в ней, и отца семьи, одной рукой державшего обладателя этой головы за руки, не давая ему вырваться. Другой рукой он помахал мне, чтобы я подошла. Мама семьи нашла пеньковую веревку, отдала ее нам, и побежала звонить в полицию. Мне было поручено вязать руки Эйтену. Я справлялась, но он вырывался. Берта сидела здесь же, на полу, со слезами глядя на мужа, обнимая его за живот и то и дело всхлипывая. Эйтен вцепился зубами в ее ногу, пытаясь хоть так привлечь наше внимание и заставить нас отпустить его. Несмотря на то, что Берта взвыла от боли, только я видела это. Пришлось действовать по своему усмотрению. Кулак у меня маленький, сил тоже не слишком много, но самонадеянности – хоть отбавляй: я ударила Эйтена по спине, чтобы он отпустил Берту, но не в полную силу, в страхе сломать ему позвоночник. Он не отпускал ее, она все так же выла, я все так же пыталась помочь ей вырваться: била еще и еще, однако он едва ли почувствовал мои удары. Тогда за дело взялся отец семьи: огромным кулачищем, полный ненависти, он приплюснул Эйтена к кафельному полу. Тот сразу отпустил плачущую Берту. Я рассмотрела обломки его зубов в луже крови. Кажется, он потерял сознание.       

     Полиция приехала почти сразу. Эйтена вытащили на улицу. Нас усадили за стол писать свидетельские показания, запретив общаться. Для семьи фермеров, у которой я жила, написать текст было непосильной задачей, учитывая, что максимум, что они писали, был список того, что нужно купить в супермаркете, и иногда поздравления родственникам из других штатов с Рождеством и Днем Благодарения. Мои же свидетельские показания напоминали этюд: особого внимания и ярких эпитетов заслужила лужа крови с кусками зубов и волос.

     Почему все это произошло, я узнала только тогда, когда полиция увезла Эйтена. Оказалось, этой ночью он избил Берту, и она пришла к моей семье попросить воспользоваться телефоном, чтобы предупредить, что не сможет выйти на работу. На ее смуглом лице были видны синяки и кровоподтеки. А еще она позвонила маме Эйтена, чтобы попросить ее увезти его к себе. Эйтен догнал ее, подумав, что та собирается звонить в полицию, и пытался остановить. В дом его пускать не хотели. Когда перед его носом входную дверь со стеклянными вставками закрыли на хлипкий замок, он одним ударом плеча вышиб ее.  Именно тогда отец семьи посчитал, что это вторжение в частую собственность, и нанес первый удар.

     Часом позже, когда все стихло, и начался обычный трудовой день, между деревьев раздался треск гальки и звук подъезжающей машины. К двери подошла печальная женщина и нажала на кнопку звонка. Она заговорила с нами, но она едва могла говорить: дефект речи был настолько сильным, что мы едва понимали, что она старается что-то сказать, а не просто шевелит губами, издавая при этом случайные звуки. Нам удалось разобрать примерно следующее:

     - Мой сын, Эйтен. Он живет где-то здесь. Не подскажете, где он?

 

     Двумя днями позже я узнала из газеты, что его обвиняют по четырем статьям, включая нанесение ущерба и незаконное вторжение в частную собственность, и что грозит ему шесть лет тюремного заключения. А еще я узнала – тоже из газеты – что его выпустили на свободу под залог, и что сообщать о таких вещах полиция обязана только жертве изнасилования, но никак не преступного взлома.

     Был конец апреля. На Аляске начинался полярный день. Наверное, еще и поэтому спокойно спать стало сложнее.

 

15.04.2003