Заброшенный дом

         Вчера закончилась война, и мы отправились домой.

         За полгода в эвакуации глубоко под землей мы успели отвыкнуть от солнца, почти разучились дышать и забыли, чем отличается искусственный ветер от настоящего. Нас кормили витамином D, в обязательном порядке заставляли посещать солярий и строго наказывали сверхурочными работами тех, кто смел ослушаться. Единственным путем отказаться от солярия была длинная волокита с медкомиссией, состоящей и из живых людей, так как роботов можно было обмануть, это общеизвестно. В остальном эвакуационная жизнь была похожа на колонию строгого режима. У всех нас портилось зрение, притуплялись чувства, замедлялась реакция, несмотря на все препараты, которыми была напичкана еда в столовой… Но никто не жаловался. Ровно в пять каждый вечер все собирались у мониторов, чтобы посмотреть, какие разрушения принес новый день, и как долго еще ждать мира. А иногда челнокам удавалось запечатлеть самый разгар битв железных гигантов, и тогда мы были счастливы находиться здесь, в безопасности, хоть и не в самых лучших условиях.

         Правда, не всегда просмотр новостей заканчивался хорошо: Кирти Глэйс однажды хлопнулась в обморок. Чтобы привести ее в чувство, пришлось подтащить ее к холодильнику и открыть дверцу, потому что жидкости, чтобы брызнуть ей в лицо, не оказалось. Вдоволь опресненной воды, непригодной для питья, нам отводилось для душа дважды в день, и некоторое количество питьевой, но так мало, что делиться никто не захотел. Холодильник был проще. Когда Кирти пришла в себя, то, заикаясь и всхлипывая, рассказала, что видела, как один из блестящих титановых гигантов раздавил соломенную крышу ее дома на юге материка. Теперь ей негде было жить.

         С тех пор она ходила грустная, а теперь, когда мы, наконец, победили океанцев, она даже не знала, радоваться ей, или плакать, потому что дом ее был разрушен, а мужчина, с которым она жила, и который мог бы ей помочь, был на фронте, всего лишь в полукилометре от поверхности земли, а по правилам первыми выпускали нас – тех, кто был глубже всех.

         Мы с Мифэ, моей подружкой, решили, что поможем ей, и предложили пока ехать с нами. Самыми ужасным из того, что нам предстояло в ближайшем будущем, был трехдневный подъем на поверхность, с остановками через каждый час и специальными упражнениями для акклиматизации.

         Перед отъездом Кирти звонила по какому-то телефону, который узнала у нашего управляющего. Когда она вернулась, то была очень расстроена. Она просила начальство помочь ей в строительстве дома, так как ее мужчина был на фронте. Судя по ее словам, ей ответили что-то вроде: «Что значит «ваш» мужчина? Вы ведь не сами там были, а у тысячи восьмисот тридцати машинистов линии фронта может найтись пятнадцать тысяч мужчин и женщин, которые будут называть их «своими», и требовать новые дома. Вы не одна, кому их разрушили!»  

         Мифэ тоже хотела пойти управлять, но я отговорил ее. Пятьсот метров – это безопасная глубина, но зачем ей воспитывать в себе жестокость и безответственность, привыкая, что он поворота джойстика огромное железное чудище будет двигать руками и ногами, пиная другие чудища, и что-то разрушать? В конце концов, я не только беспокоился о ней, я был вообще против войны. Если люди спускаются под землю, а железки бьют друг другу морды – это значит, что правительство зря ест свой хлеб и наши налоги. Всегда можно договориться, а теперь я вижу, что не за тех людей голосовал.

         Кирти была счастлива, когда мы, наконец, достигли поверхности и широко улыбалась, щуря глаза со светлыми ресницами от сверхъяркого для подземных нас солнца. Мифэ прижималась к моему плечу и мелко-мелко целовала мою шею. Я не мог в это поверить, но ей как будто было все равно, где мы, лишь бы мы были вместе. Я ожидал, что женщины подружатся, но кроме вежливой доброжелательности Мифэ и не более чем вежливой благодарности Кирти, я не наблюдал никаких чувств.   

         Еще неделю мы провели в акклиматизационном центре на поверхности. Нам рассказывали, как себя вести, как адаптироваться к жизни, от которой мы отвыкли,  и как обстоят дела с жильем и едой.

         Кирти до последнего надеялась, что сможет вернуться на юг, но мы вынуждены были двигаться к западу. Нам выдали билеты на железную дорогу, которая только возобновила свое движение, и объяснили, что на западе было очень много перебежчиков на сторону океанцев, и много брошенных домов. В поезде Кирти спала, иногда просыпаясь в слезах, и снова засыпала. С моей любимой мы играли в города, поскольку делать больше было нечего, а когда и она уснула, свернувшись калачиком у меня на коленях, я задумался. Мне уже давно не давала покоя одна мысль, теперь же, взвесив все детали, я заволновался. Война шла на суше. Это раз. Океанцев больше по количеству. Это два. Первые их победы вселили надежду во многих сушан, особенно на западе, и они перешли на сторону океанцев. Остальным же это не могло прибавить мужества. Три. Наконец, все океанцы остались жить дома, на островах, отправив воинов на сушу. Мы же спустились под землю. Мысль моя заключалась в том, что мы никак не могли выиграть эту войну. Океанцы не могли сдаться.

         Наше путешествие из железнодорожного трансформировалось в пешее. Проходя многие километры в день, мы искали пустые жилища. Нас принимали очень добродушно, всегда кормили и давали еды в дорогу, хотя и самим хозяевам не хватало, но дома были заняты.

         Наконец, на околице одной из деревень мы нашли недоухоженный дом, обмазанный красной глиной. Дверь была открытой, и мы вошли вовнутрь. Пройдя через темные и сырые сени, я попросил женщин притихнуть и отворил дверь в светлицу. Солнечный свет, вдвое ярче, чем тот, что встретил нас на поверхности, ослепил меня, а потом стало темно. Я разглядел стол, а за ним старуху в шерстяном платке.

         - Здравствуйте! Извините, что побеспокоили! Мы думали, что дом свободен, но раз это не так, мы уйдем! До свидания!

         - Погодите! – я все еще не был уверен, старуха мне казалась или на самом деле была там. – Раз уж вы зашли, мне нужно вам кое-что рассказать.

         Мы расселись вокруг нее на пол и стали слушать, не понимая, что же могло привлечь ее в нас.

         - Дело в том, что завтра я умру. Хочу попросить вас похоронить меня во дворе. А потом сможете еще пару дней прожить в этом доме. Сейчас объясню, почему только пару. Я не так глупа, какой кажусь, пусть мне и много лет, и пусть все бабы-яги из книжек, несомненно, похожи на меня. Я имею два высших образования: футурологическое и магическое. Замечательная комбинация. И я верю в судьбу. Все, что ни случается, все к лучшему. Мои видения в девяноста процентах случаев сбываются. И я слежу за событиями войны. Не верьте тому, что океанцы сдались. (Здесь я вздрогнул.) Им нужна передышка. Они напряженно работают над созданием того, чего вы не только не видели, но и не представляли. Это не железные чудовища. Это огненный шар. Они сбросят его в центр материка послезавтра. Знаю, меня бы охотно приняли в разведке, но в этом не необходимости, судьбу не отвратить. Всех, кто будет на островах, смоет огромной волной, больше сотни чудищ, поставленных друг на друга. Все, кто будут на вершине материка, сгорят. Выживут только те, кто сейчас еще не успел выйти из-под земли, в восточной части. Но и они забудут все, что знали, и с трудом смогут выбраться. Материк расколется, и его части отправятся в плавание, а через много тысяч лет здесь снова будут мужчины и женщины, которые будут воевать, и тоже изобретут огненные шары. Я видела, пусть и неясно, что они вовремя остановятся.

         Старуха осталась в доме, а мы втроем вышли и легли на траву. Кирти истерически хохотала, срываясь на плач. Она уже не увидит своего мужчину, но он останется жить.

         Интуиция подсказывала мне, что нет причин не верить старухе. Волосы Мифэ ловили солнечные блики и разбрасывали их на множество радуг.

         - Может быть, мы и прожили жизнь зря, - задумчиво-медленно сказала она, сдерживая слезы, - но, по крайней мере, мы узнали, что такое любовь. – Слезы вырвались наружу.

         Я молча поцеловал ее, краем глаза глядя на фиолетово-оранжевое зарево заката.

11.02.2003